Неточные совпадения
Как всегда, у него за
время его уединения набралось пропасть мыслей и чувств, которых он не мог передать окружающим, и теперь он изливал
в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах, которые он
читал, и
в особенности идею
своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.
После графини Лидии Ивановны приехала приятельница, жена директора, и рассказала все городские новости.
В три часа и она уехала, обещаясь приехать к обеду. Алексей Александрович был
в министерстве. Оставшись одна, Анна дообеденное
время употребила на то, чтобы присутствовать при обеде сына (он обедал отдельно) и чтобы привести
в порядок
свои вещи,
прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее скопились на столе.
Но обо всем этом читатель узнает постепенно и
в свое время, если только будет иметь терпение
прочесть предлагаемую повесть, очень длинную, имеющую после раздвинуться шире и просторнее по мере приближения к концу, венчающему дело.
С соболезнованием рассказывал он, как велика необразованность соседей помещиков; как мало думают они о
своих подвластных; как они даже смеялись, когда он старался изъяснить, как необходимо для хозяйства устроенье письменной конторы, контор комиссии и даже комитетов, чтобы тем предохранить всякие кражи и всякая вещь была бы известна, чтобы писарь, управитель и бухгалтер образовались бы не как-нибудь, но оканчивали бы университетское воспитанье; как, несмотря на все убеждения, он не мог убедить помещиков
в том, что какая бы выгода была их имениям, если бы каждый крестьянин был воспитан так, чтобы, идя за плугом, мог
читать в то же
время книгу о громовых отводах.
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако
в то же
время понимал, что
читает нечто вроде наставления
своему отцу; но звук собственных речей сильно действует на человека, и Аркадий произнес последние слова твердо, даже с эффектом.
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит
время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но,
прочитав их, уничтожал, находя
в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его
в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
Он
читал о казнях, не возмущаясь, казни стали так же привычны, как ничтожные события городской хроники или как,
в свое время, привычны были еврейские погромы: сильно возмутил первый, а затем уже не хватало сил возмущаться.
Прочими книгами
в старом доме одно
время заведовала Вера, то есть брала, что ей нравилось,
читала или не
читала, и ставила опять на
свое место. Но все-таки до книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера писала об этом через бабушку к Райскому, и он поручил передать книги на попечение Леонтия.
Но Райский
в сенат не поступил,
в академии с бюстов не рисовал, между тем много
читал, много писал стихов и прозы, танцевал, ездил
в свет, ходил
в театр и к «Армидам» и
в это
время сочинил три вальса и нарисовал несколько женских портретов. Потом, после бешеной Масленицы, вдруг очнулся, вспомнил о
своей артистической карьере и бросился
в академию: там ученики молча, углубленно рисовали с бюста,
в другой студии писали с торса…
Но ему нравилась эта жизнь, и он не покидал ее. Дома он
читал увражи по агрономической и вообще по хозяйственной части, держал сведущего немца, специалиста по лесному хозяйству, но не отдавался ему
в опеку, требовал его советов, а распоряжался сам, с помощию двух приказчиков и артелью
своих и нанятых рабочих.
В свободное
время он любил
читать французские романы: это был единственный оттенок изнеженности
в этой, впрочем, обыкновенной жизни многих обитателей наших отдаленных углов.
Мы очень разнообразили
время в своем клубе: один писал, другой
читал, кто рассказывал, кто молча курил и слушал, но все жались к камину, потому что как ни красиво было небо, как ни ясны ночи, а зима давала себя чувствовать, особенно
в здешних домах.
Она не только знает
читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая
в себе зародыши преступности, была воспитана
в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает
своих благодетелей, предается
своим страстям и для удовлетворения их поступает
в дом терпимости, где выдается от других
своих товарок
своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным,
в последнее
время исследованным наукой,
в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
Други и учители, слышал я не раз, а теперь
в последнее
время еще слышнее стало о том, как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно на малое
свое содержание и на унижение
свое и прямо заверяют, даже печатно, —
читал сие сам, — что не могут они уже теперь будто бы толковать народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо, то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания.
Вот она и
читает на
своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: «Что это,
в последнее
время стало мне несколько скучно иногда? или это не скучно, а так? да, это не скучно, а только я вспомнила, что ныне я хотела ехать
в оперу, да этот Кирсанов, такой невнимательный, поздно поехал за билетом: будто не знает, что, когда поет Бозио, то нельзя
в 11 часов достать билетов
в 2 рубля.
К концу тяжелой эпохи, из которой Россия выходит теперь, когда все было прибито к земле, одна официальная низость громко говорила, литература была приостановлена и вместо науки преподавали теорию рабства, ценсура качала головой,
читая притчи Христа, и вымарывала басни Крылова, —
в то
время, встречая Грановского на кафедре, становилось легче на душе. «Не все еще погибло, если он продолжает
свою речь», — думал каждый и свободнее дышал.
После Сенатора отец мой отправлялся
в свою спальную, всякий раз осведомлялся о том, заперты ли ворота, получал утвердительный ответ, изъявлял некоторое сомнение и ничего не делал, чтобы удостовериться. Тут начиналась длинная история умываний, примочек, лекарств; камердинер приготовлял на столике возле постели целый арсенал разных вещей: склянок, ночников, коробочек. Старик обыкновенно
читал с час
времени Бурьенна, «Memorial de S-te Helene» и вообще разные «Записки», засим наступала ночь.
Убедившись однажды, что ее муж — муж ее, она тихонько и ровненько любила его, занималась кухней и бельем,
читала в свободные минуты романы и
в свое время благополучно родила аптекарю дочь, белобрысую и золотушную.
— Случается, сударыня, такую бумажку напишешь, что и к делу она совсем не подходит, — смотришь, ан польза! — хвалился, с
своей стороны, Могильцев. — Ведь противник-то как
в лесу бродит.
Читает и думает: «Это недаром! наверное, онкуда-нибудь далеко крючок закинул». И начнет паутину кругом себя путать. Путает-путает, да
в собственной путанице и застрянет. А мы
в это
время и еще загадку ему загадаем.
«Пройдясь по залам, уставленным столами с старичками, играющими
в ералаш, повернувшись
в инфернальной, где уж знаменитый „Пучин“ начал
свою партию против „компании“, постояв несколько
времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь за борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал
в своего шара, и, заглянув
в библиотеку, где какой-то генерал степенно
читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный юноша, стараясь не шуметь, пересматривал подряд все журналы, он направился
в комнату, где собирались умные люди разговаривать».
Недели через две или три
в глухой городишко пришел ответ от «самого» Некрасова. Правда, ответ не особенно утешительный: Некрасов нашел, что стихи у брата гладки, приличны, литературны; вероятно, от
времени до
времени их будут печатать, но… это все-таки только версификация, а не поэзия. Автору следует учиться, много
читать и потом, быть может, попытаться использовать
свои литературные способности
в других отраслях литературы.
Г-н Сузуки не скрывал
своего восторга и оглядывал орден со всех сторон блестящими глазами, как ребенок игрушку; на его «красивом и мужественном» лице я
читал борьбу; ему хотелось поскорее побежать к себе и показать орден
своей молоденькой жене (он недавно женился), и
в то же
время вежливость требовала, чтобы он оставался с гостями.
Все служебное
время года он
читал дела, обрабатывал
свои «мнения» да исподтишка любовался сыном Сержем, только что перешедшим во второй курс университета, а летом подбивал дорожки
в саду
своей подмосковной, лечил гомеопатиею баб и мужиков да прививал оспу ребяткам, опять издали любуясь сыном, поставленным матерью
в положение совершенно независимое от семейства.
В это
время он, против
своего обыкновения, решился
прочесть рекомендованную ему кем-то скандалезную книжечку: «Правда о мужчине и женщине».
Сердце у меня опять замерло, и я готов был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила и приказала мне идти
в детскую —
читать свою книжку и занимать сестрицу, прибавя, что ей теперь некогда с нами быть и что она поручает мне смотреть за сестрою; я повиновался и медленно пошел назад: какая-то грусть вдруг отравила мою веселость, и даже мысль, что мне поручают мою сестрицу, что
в другое
время было бы мне очень приятно и лестно, теперь не утешила меня.
Проводя почти все
свое время неразлучно с матерью, потому что я и писал и
читал в ее отдельной горнице, где обыкновенно и спал, — там стояла моя кроватка и там был мой дом, — я менее играл с сестрицей, реже виделся с ней.
Мало ли, много ли тому
времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к
своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается, служат ей слуги невидимые, подают, принимают, на колесницах без коней катают,
в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она
своего господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он зовет ее госпожой
своей и что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его голоса послушать, захотелось с ним разговор повести, не ходя
в палату беломраморную, не
читая словесов огненных.
— Отчего же никому? — произнес протяжно Салов: у него
в это
время мелькнула мысль: «За что же это он меня одного будет этим мучить, пусть и другие попробуют этой прелести!» У него от природы была страсть хоть бы чем-нибудь да напакостить
своему ближнему. — Вы бы позвали и других ваших знакомых: Марьеновского, как этих, — Замина и Петина; я думаю, перед более многочисленной публикой и
читать приятнее?
Начальник губернии
в это
время сидел у
своего стола и с мрачным выражением на лице
читал какую-то бумагу. Перед ним стоял не то священник, не то монах,
в черной рясе, с худым и желто-черноватым лицом, с черными, сверкающими глазами и с густыми, нависшими бровями.
Когда я приехал туда и по службе сошелся с разными людьми, то мне стыдно стало за самого себя и за
свои понятия: я бросил всякие удовольствия и все
время пребывания моего
в Париже
читал, учился, и теперь, по крайней мере, могу сказать, что я человек, а не этот вот мундир.
И он
читал мне
свою «записку»,
в которой излагал, что, во
время разъездов по волостям, он неоднократно был поражаем незрелым и слабосильным видом некоторых молодых крестьян, которых он принимал за подростков и которые, по справке, оказывались уже отцами семейств.
В шкафу у меня лежал лопнувший после отливки тяжелый поршневой шток (мне нужно было посмотреть структуру излома под микроскопом). Я свернул
в трубку
свои записи (пусть она
прочтет всего меня — до последней буквы), сунул внутрь обломок штока и пошел вниз. Лестница — бесконечная, ступени — какие-то противно скользкие, жидкие, все
время — вытирать рот платком…
В свободное же
время они сидели
в собрании, с усердием
читали «Инвалид» и спорили о чинопроизводстве, играли
в карты, позволяли охотно младшим офицерам угощать себя, устраивали у себя на домах вечеринки и старались выдавать
своих многочисленных дочерей замуж.
Хуже всего то, что, наслушавшись этих приглашений, а еще больше насмотревшись на их осуществление, и сам мало-помалу привыкаешь к ним. Сначала скажешь себе: а что,
в самом деле, ведь нельзя же
в благоустроенном обществе без сердцеведцев! Ведь это
в своем роде необходимость… печальная, но все-таки необходимость! А потом, помаленьку да полегоньку, и
свое собственное сердце начнешь с таким расчетом располагать, чтоб оно во всякое
время представляло открытую книгу: смотри и
читай!
— Ваши превосходительства! позвольте вам доложить! Я сам был много
в этом отношении виноват и даже готов за вину
свою пострадать, хотя, конечно, не до бесчувствия… Долгое
время я думал, что любовь к отечеству выше даже любви к начальственным предписаниям; но с тех пор как
прочитал брошюры г. Цитовича 33, то вполне убедился, что это совсем не любовь к отечеству, а фанатизм, и, разумеется, поспешил исправиться от
своих заблуждений.
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича
в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал
читать ее с большим вниманием. Несколько
времени продолжалось молчание.
Доложив генералу всё, что нужно было, он пришел
в свою комнату,
в которой, уже давно вернувшись и дожидаясь его, сидел князь Гальцин,
читая «Splendeur et misères des courtisanes», [[«Роскошь и убожество куртизанок,» роман Бальзака]. Одна из тех милых книг, которых развелось такая пропасть
в последнее
время и которые пользуются особенной популярностью почему-то между нашей молодежью.] которую нашел на столе Калугина.
Я, кажется, был одним из немногих, который входил к нему без доклада даже
в то
время, когда он пишет
свой фельетон с короткими строчками и бесчисленными точками. Видя, что
В.М. Дорошевич занят, я молча ложился на диван или
читал газеты. Напишет он страницу,
прочтет мне, позвонит и посылает
в набор. У нас была безоблачная дружба, но раз он на меня жестоко обозлился, хотя ненадолго.
Безграмотный редактор приучил
читать свою безграмотную газету, приохотил к чтению охотнорядца, извозчика. Он — единственная бытовая фигура
в газетном мире, выходец из народа, на котором теперь, издали, невольно останавливается глаз на фоне газет того
времени.
Эта милость не совсем обрадовала Серебряного. Иоанн, может быть, не знал еще о ссоре его с опричниками
в деревне Медведевке. Может быть также (и это случалось часто), царь скрывал на
время гнев
свой под личиною милости, дабы внезапное наказание, среди пира и веселья, показалось виновному тем ужаснее. Как бы то ни было, Серебряный приготовился ко всему и мысленно
прочитал молитву.
Пушкин до того удивил меня простотой и музыкой стиха, что долгое
время проза казалась мне неестественной и
читать ее было неловко. Пролог к «Руслану» напоминал мне лучшие сказки бабушки, чудесно сжав их
в одну, а некоторые строки изумляли меня
своей чеканной правдой.
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и с этими словами отец протопоп, оседлав
свой гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать
свою синюю книгу. Он не
читал, а только перелистывал эту книгу и при том останавливался не на том, что
в ней было напечатано, а лишь просматривал его собственной рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый мир воспоминаний, к которым он любил по
временам обращаться.
Аннушка
прочитала свои молитвы, и обе девушки стали раздеваться. Потом Роза завернула газовый рожок, и свет погас. Через некоторое
время в темноте обозначилось окно, а за окном высоко над продолжающим гудеть огромным городом стояла небольшая, бледная луна.
Но мало и этого: если бы человек нашего
времени и продолжал верить
в чудеса и не
читал бы Евангелия, одно общение с людьми других исповеданий и вер, сделавшееся столь легким
в наше
время, заставит человека усомниться
в истинности
своей веры.
Ведь стоит только человеку нашего
времени купить за 3 копейки Евангелие и
прочесть ясные, не подлежащие перетолкованию слова Христа к самарянке о том, что отцу нужны поклонники не
в Иерусалиме, не на той горе и не на этой, а поклонники
в духе и истине, или слова о том, что молиться христианин должен не как язычник
в храмах и на виду, а тайно, т. e.
в своей клети, или что ученик Христа никого не должен называть отцом или учителем, стоит только
прочесть эти слова, чтобы убедиться, что никакие духовные пастыри, называющиеся учителями
в противоположность учению Христа и спорящие между собою, не составляют никакого авторитета и что то, чему нас учат церковники, не есть христианство.
К этому
времени как раз подоспело известие о публичном отречении от сатаны и всех дел его, происшедшем во Франции
в Парэ-ле-Мониале.
Прочитав об этом
в газетах, Феденька сообразил, что необходимо устроить нечто подобное и
в Навозном. А дабы облечь
свое намерение надлежащею торжественностью, он отправился за советом к Пустыннику.
Уже пять месяцев Софья Николавна была невестой Алексея Степаныча, и во всё это
время, верная
своему намерению перевоспитать
своего жениха — невеста не теряла ни одной удобной минуты и старалась
своими разговорами сообщать ему те нравственные понятия, которых у него недоставало, уяснять и развивать то, что он чувствовал и понимал темно, бессознательно, и уничтожать такие мысли, которые забрались ему
в голову от окружающих его людей; она даже заставляла его
читать книги и, потом разговаривая с ним о прочитанном, с большим искусством объясняла всё смутно или превратно понятое, утверждая всё шаткое и применяя вымышленное к действительной жизни.
«Другажды, —
читаю, пишут отец Маркел, — проходя с дьяконом случайно вечернею порою мимо дома того же священника отца Иоанна, опять видели, как он со всем
своим семейством, с женою, племянником и с купно приехавшею к нему на каникулярное
время из женской гимназии племянницею, азартно играл
в карты, яростно ударяя по столу то кралею, то хлапом, и при сем непозволительно восклицал: „никто больше меня, никто!“»
Прочитав сие, взглянул я на преосвященного владыку и, не дожидаясь его вопроса, говорю...
И до того ли было! Взять хоть полк. Ведь это был 1871 год, а
в полку не то что солдаты, и мы, юнкера, и понятия не имели, что идет франко-прусская война, что
в Париже коммуна… Жили
своей казарменной жизнью и, кроме разве как
в трактир, да и то редко, никуда не ходили, нигде не бывали, никого не видали, а
в трактирах
в те
времена ни одной газеты не получалось — да и
читать их все равно никто бы не стал…
Он умер
в конце 60-х годов столетним стариком, ни у кого не бывал и никого, кроме моего отца и помещика Межакова,
своего друга, охотника и собачника, не принимал у себя, и все
время читал старые книги, сидя
в своем кресле
в кабинете.
— Вы
читали сказки, а это прекрасная, умная книга.
В ней описан человек, который посвятил себя защите несчастных, угнетённых несправедливостью людей… человек этот всегда был готов пожертвовать
своей жизнью ради счастья других, — понимаете? Книга написана
в смешном духе… но этого требовали условия
времени,
в которое она писалась…
Читать её нужно серьёзно, внимательно…